«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

class="p1">Однако, говоря о русских, А. Сементовский основное внимание уделял именно старообрядцам. Именно он зафиксировал в этнографических текстах стереотип о распущенности беспоповцев: «раскольники не признают святости брака и вообще мало ценят супружескую связь; женщины-раскольницы, в свою очередь, не придают большой ценности девичеству и супружеской верности; так называемый свальный грех между ними дело обычное…»[554]. Однако также выделил некоторые черты их культуры, сохранившиеся до середины XX в.: антропологические различия и одежда, дома внешне и изнутри тоже были отличными от белорусских. Так, например, он писал (повторяя слова священника Волкова), что «раскольники в Витебской губернии селились на пустых местах помещичьих владений… выбирая преимущественно места лесистые, самые глубокие и уединенные трущобы»[555]. Стоит вспомнить, что именно в работе А. Сементовского был помещен фотоснимок старообрядцев Витебской губернии. Он был сделан известным белорусским фотографом Михаилом Кустинским специально к знаменитой Всероссийской этнографической выставке 1867 г.[556]

Ю.Ф. Крачковский при описании ярмарки в Миорах вспоминал старообрядцев, которые продавали там яблоки, пряники и булки[557].

А. Киркор также называл старообрядцев великороссами. Его описание этой этнической группы очень сильно напоминает текст Сементовского[558]. Однако значительного внимания старообрядцам он не уделяет, ограничиваясь фактически одной страницей текста.

Старательно и кропотливо описал старообрядцев Беларуси А. Дембовецкий, посвятив им 25 страниц текста[559]. Как и в отношении евреев, Дембовецкий дает сами большой очерк по старообрядцам среди всех этнографов и краеведов. Автор обширно и очень подробно представил исторический обзор заселения Ветки, потом повторил тезис об антропологическом и культурном отличии половцев от белорусов. Надо отметить, что Дембовецкий фактически первым поднял вопрос о сильной экономической заинтересованности шляхты в миграции старообрядцев[560]. Очень подробно автор описывает промыслы и занятия старообрядцев, отдельно выделив торговлю, отходный промысел, извоз, земледелие, садоводство и огородничество, промысел судоводства и лоцманства, плотничество, строительство и другие виды труда [561]. Значительное место в описании принадлежит семейным обрядам поповцев – рождению, свадьбе и похоронам. Так подробно и научно никто из белорусских этнографов и краеведов XIX в. старообрядцев не изучал.

Е.Р. Романов, также повторяя название «великороссы», приводит полностью общие сведения о старообрядцах Витебской губернии, однако, ссылаясь на статью князя В.М. Долгорукова в «Витебских губернских ведомостях» за 1890 г., фиксирует подозрения в разбоях, грабежах и конокрадстве[562]. В своей самой известной работе об этнографии белорусов – «Белорусском сборнике» – Романов в V выпуске, посвященном заговором, апокрифам и духовным стихам, приводит восемь старообрядческих духовных песен[563].

К.Т. Аникиевич также предоставляет общие сведения о старообрядцах, добавив новое о моделях и процессе создание хуторов: «…они живут […] иногда отдельно в поселке или починке, построенной в свое время в лесу и имеющих название от основателя его, какого-нибудь Думина, Горелова и т. д…»[564].

В материалах об этнографии Гродненской губернии Е.Р. Романов приводит быличку о старообрядцах – «Москаль-косарь»[565]. В современном этнографическом полевом материале фиксируется термин «москаль», как известный и широко распространенный по северной часть Беларуси экзоэтноним, которым белорусы называли русских старообрядцев-беспоповцев[566].

В отношении культуры старообрядцев, как и в ситуации с евреями, также заметна динамика усложнения восприятия образа этой группы этнографами и краеведами к концу XIX – началу XX в. В работах конца века практически не встречаются распространенные стереотипы и подозрения первой половины XIX в., которые не соответствовали действительности.

Практически все этнографы и краеведы XIX в. на территории Беларуси обращали также внимание на цыганское меньшинство, которое настолько сильно отличалось своим внешним видом и кочевым образом, а также специфическими занятиями, что активно вошло в белорусский традиционный фольклор в качестве классического «чужака», которым пугали детей, который «оттенял» существующие нормы морали. Фигура цыгана вошла в рождественские ритуалы, свадебный обряд и стала обязательным элементом белорусской батлейки[567]. Н. Анимелле в одной из самых ранних работ о традиционной культуре белорусов описал практику крестьян обращаться за гаданием к цыганкам, которые за большую награду и через манипулирование обманывают их. Однако автор подчеркивал, что с каждым годом такое легковерие уменьшается[568].

Довольно часто вспоминал цыган в своих путевых заметках П.М. Шпилевский, одним из первых пересказывая нарратив о цыганском короле в местечке Мир (совр. Кореличский район Гродненской области – С.З.), его выборах и истории их появления на белорусских землях[569]. Пересказывая эти сведения он фактически повторял тезисы известного польского историка XVIII в. Т. Чацкого[570]и профессора Виленского университета, историка права И. Даниловича[571]. П.М. Шпилевский описал их внешний вид, основные занятия, однако сделал это в таком колониальном стиле, что складывается впечатление, что сам он, собственно, с ними не контактировал, а если и видел, то только издалека: «живя кочевым строем, они подобны дикарям»[572].

А. Сементовский предоставляя статистические данные по Витебской губернии, насчитал 177 цыган, в основном проживающих в Лепельском и Городокском уездах (современная Витебская область Республики Беларусь – С.З.). Он отмечал интересный момент, связанный с религиозностью цыган, фиксируя, что часть из них имеет католическое вероисповедание[573]. Также он повторил существующие негативные этнические стереотипы: «как мужчины, так и женщины этого племени склонны к воровству, пьянству, а последние к разврату в самых циничных формах»[574]. Добавляет за Шпилевским общие сведения о занятиях цыган и обращает внимание не только на использование между собой цыганского языка, но и знание русского.

Ю.Ф. Крачковский зафиксировал сказку о цыгане, в которой цыганка обманула белоруску и выставила ее перед соседкой смешной[575]. А. Киркор ограничился небольшим упоминанием: «по образу жизни и нравам цыгане ничем не отличаются от цыган в других местах…»[576].

А. Дембовецкий также и в описании цыган отличается фундаментальностью – 15 страниц разносторонней и разнообразной информации. Он дает антропологическое описание, религиозность, характеризует жилище, комплекс пищи и одежды. Следует отметить различия в текстах Шпилевского и Дембовецкого в описаниях внешнего вида цыган и их одежды: первый характеризует их как нищих и оборванцев, а второй описывает их в пределах нормы. При описании комплекса пищи Дембовецкий предоставил информацию о употреблении цыганами падали на основании принципа: «… павшее животное Бог убил»[577]. Автор также очень подробно объяснил алгоритм занятий цыган на простых жизненных историях, чего также не найти у других этнографов и краеведов[578]. Также А. Дембовецкий описал обряды семейного цикла цыган – рождение, свадьбу и похороны, чего у других не было.

П.В. Шейн записал несколько сказок и быличек о цыганах («Мужик, цыган и немец», «Цыган и поп», «Мужик и цыган», «Цыган и крестьянин», «Цыган и хозяин») в